И Намор - В третью стражу [СИ]
- Мне представляется, что настало время изложить истинную причину моего к вам визита, Самуил Гершевич. Она проста как мычание - это деньги и бланки документов, которые, несомненно, у вас есть. Я не стал искать тайник самостоятельно, дорожу временем, знаете ли. Будучи знаком, не только с вашими, так сказать, паспортными данными, но и, точно зная о направлении деятельности руководимой вами резидентуры в Западной Европе, я счёл возможным обратиться с просьбой, в удовлетворении которой, надеюсь, мне отказано не будет. Короче, деньги и документы или,- на лице Кривицкого проступила, несмотря на кляп, довольно ехидная усмешка, - я вынужден буду подождать час-полтора до возвращения ваш ей жены и дочери. Супруга ваш а меня мало интересует, я подозреваю, что вы с ней ещё те два сапога... яловых. Дочкой же я с удовольствием, - несмотря на мерзость ситуации, Виктор придал лицу выражение крайнего предвкушения такого развития событий, - займусь у вас обоих на глазах. Думаете, все железки и деревяшки - для Вас? Ошибаетесь. Для чудной маленькой девочки это будет сюрпризом...
В этот момент к горлу Федорчука подступил комок, а на глаза стали наворачиваться слёзы.
"Что ж я, сволочь, делаю! Куда меня несёт!" - Но резидент этого не увидел, - вдруг закрыл глаза и, насколько позволял кляп, завыл, пытаясь порвать верёвки, однако привязан он был на совесть.
Уняв предательскую дрожь во внезапно вспотевших руках, Виктор как можно резче и болезненнее выдернул кляп изо рта Кривицкого. Тот, казалось, не заметил нарочитой грубости и хрипло сказал, почти прокаркал:
- Девочку не тронь, сволочь белогвардейская. Она не виновата.
- Ошибаешься, очень даже виновата, - переход на "ты" прошёл незаметно. Ничто так не способствует сближению двух взрослых мужчин как хороший удар в лоб, - В том, что оказалась в опасном месте в опасное время. В том, что отец её - редкая скотина, - не озаботился о безопасности дочурки и прикрылся ею в своих шпионских играх, - тут Федорчука внезапно осенило, - баб всяких принимает, пока жены дома нет...
- Вот же сучка французская! Сдала, тварь дешёвая.
- Мерзко даже не это, - Виктор, казалось, не заметил последней фразы, - а то, что ждёт тебя впереди. Гадалка из меня хреновая, но на пять лет вперёд я тебе предсказание сделаю. Гидрометцентр от зависти удавится. Слушай сюда, "рыцарь плаща и кинжала" недоделанный...
Дальнейшее было уже не интересно. Шифроблокноты, бланки паспортов, печати и штампы, спецчернила и спецперья, банальные пачки денег и столбики золотых монет. Через полчаса Виктор покидал магазин антиквара Лесснера с большим саквояжем, завёрнутым в бумагу так, чтобы походить на стопку книг. На лице его застыла полуулыбка, страшная, если приглядеться внимательно, но желающих разглядывать лицо молодого человека, неспешно идущего по улице с опущенной головой, не встретилось.
Даже обычно игривый как все терьеры Burstе, которого Федорчук оставил на попечение официанту кафе, перед визитом к "антиквару в штатском", весь обратный путь вёл себя удивительно тихо и старательно не смотрел в сторону пусть временного, но хозяина.
В подсобном помещении магазина по адресу Celebesstraat 32 остывал, уже покрывшийся характерными синими пятнами, труп капитана госбезопасности Вальтера Кривицкого. Маленький "Маузер" лежал рядом с человеком, причина смерти которого заключалось в том, что в будущем история его жизни получила слишком широкую известность[109].
Прощание со старым Ван Бюреном вышло тёплым, хоть и слегка скомканным. Федорчуку не удалось отказаться от подарка, настойчиво предлагаемого, внезапно проникнувшимся к нему чуть ли не отцовскими чувствами, квартирным хозяином.
- Возьмите этот портсигар, он почти новый, а я почти бросил курить. Возьмите, сделайте приятно старику, да и вам он лишним не будет, серебро как-никак, а вы человек молодой, путешествующий, может и пригодится когда-нибудь, да и обо мне вспомните добрым словом.
В результате, контраргументы Виктора оказались слабее сказочной, насколько он знал европейцев, щедрости старика. Федорчук стал обладателем массивного, почти в три четверти фунта[110] серебра, гладкого, без рисунков и надписей, портсигара.
- Чемодан, вокзал... куда? - задался Виктор естественным в его положении вопросом, но решение пришло само собой, - конечно же в Гавр. Там - на пароход, три недели океанского путешествия и здравствуй, "город хорошего воздуха". Буэнос-Айрес. Пусть его знания о Южной Америке ограничиваются прочитанными в детстве книгами Ганзелки и Зикмунда[111], авантюризма нам не занимать, сами с кем хочешь поделимся. Пересидеть "в пампасах" пару лет, пустить корни, а дальше - на север, благо война Чако уже завершилась, и новых вооруженных конфликтов на континенте не предвидится. Сначала в Мексику, потом, если Бог даст, можно и до Штатов добраться. И буду я не Димитриос Халкидис, а, к примеру, Мэтью Коппер.
"Расписание пароходов знаешь, балбес? - быстро опустил себя с небес на землю Федорчук, - а то припрёшься в Гавр и будешь торчать как... прыщ на лбу". - В Гааге оставаться смысла не было, близкое знакомство с местной полицией, пусть даже и в качестве свидетеля, в его планы не входило.
Для начала следовало добраться хотя бы до Брюсселя, разобраться с новоприобретенным "имуществом" и заказать билеты на океанский лайнер.
"И всенеп-г-еменнейше, - мысленно подпустил ленинской картавинки Виктор, - пе-г-вым классом".
Если переходить из категории живущих в категорию плавающих по морю, то уж с полным комфортом. Тем более что денег у меня теперь, как у дурака махорки...
***
Мягкий диван купе поезда, везущего Федорчука в Брюссель, располагал к дремоте, но не тут-то было. Расслабиться не получалось, хоть тресни, а мысль об ударной дозе алкоголя была отметена как провокационная и вредительская. - Только гомеопатия! Никакой шоковой терапии, - мысленно провозгласил Виктор и, свернув пробку у купленной в вокзальном буфете плоской бутылки коньяка, сделал первый, осторожный глоток. На ум в этот момент откуда-то пришла странная аллегория с цыплячьей шейкой здравого смысла, хрустящей в мозолистых лапах реальности. Впервые за много лет захотелось перекреститься, настолько она была осязаема.
Последние несколько дней Федорчук ощущал себя чем-то вроде механической игрушки, не лишённой проблесков интеллекта, но всё-таки по определению тупой и ограниченной. Движущейся с маниакальным упорством к понятной, но от этого не становящейся своей, кровной, цели. Теперь, казалось, кончился завод пружины или сели батарейки, если говорить в терминах будущего. Что было причиной такого состояния, он даже не хотел задумываться, давным-давно приравняв "интеллигентскую" саморефлексию к мастурбации с явными элементами садизма. Короче, наступил полный и окончательный "game over" [112].
"Реципиент" вёл себя на удивление тихо, да и что прикажете делать мальчишке, пусть и с немалым жизненным опытом, буквально придавленному битым и тёртым, во всех смыслах, пятидесятилетним мужиком?
"Как хрен с лимоном против дижонской горчицы", - ассоциация не заставила себя ждать. Также как очередной "микроскопический", по личным меркам Виктора, глоток коньяка.
Естественный, - чёрта с два! Противоестественный, как не крути, - шок от "переноса" наложился на привыкание к новому телу и периодические поиски, в дальних закутках сознания, следов первоначального "владельца" молодой "оболочки". К счастью, удивляться Виктор разучился ещё четверть века назад, в Афганистане. Жестокая реальность необъявленной войны с неявным, чаще всего, противником, вытравила любые поводы для удивления. Мир с тех пор стал восприниматься как совокупность вводных... "Солдат, не спрашивай", - вот и четвёртый тост подоспел. "А как же третий?" - пробовала возмутиться обыденная часть сознания. "Как-нибудь потом. Если захочу".
"За Самуила Гершевича Гинзбурга. За настоящего мужика, нашедшего единственно правильный выход. Земля пухом тебе, капитан"[113].- Виктор махнул ещё глоток из горла. Соседей по купе не имелось, и некому было удивиться молодому - пожалуй, на чей-то взгляд. даже слегка лощёному мужчине, пьющему прямо из горлышка бутылки коньяк и отчего-то часто моргающему, словно в глазах у него щиплет от нестерпимого желания плакать. Плакать... от вынужденной своей жестокости, от безысходности чужого, не своего, бытия, от обречённости правильного, но тоже чужого, выбора.
Как Кривицкий ухитрился освободить одну - правую - руку, Виктор не отследил. Также как не успел он остановить прыжок резидента вместе с креслом к столу, где лежал пистолет обойму которого, как и патрон из патронника, Виктор по счастью, успел вытащить от греха подальше. Оставалось только изумлённо смотреть как человек, несущий, как ему казалось, на себе неподъёмный груз - ещё не свершившегося и только что состоявшегося - предательств, почти сладостно, с непередаваемо злобной улыбкой, направляет ствол в его, Виктора, сторону и нажимает спусковой крючок.
